Интервью: Мартин Кольштедт

Уже на следующей неделе Мартин Кольштедт (Martin Kohlstedt) отправится в свой первый тур по городам России. В преддверии концертов редакция главного издания об электронной музыке Mixmag Россия разузнала у немецкого композитора о том, что происходит сегодня в его творческой жизни, и затронула в беседе околофилософские темы. Предалагем ознакомиться с интервью подробнее.

В последние годы электронная музыка окончательно и бесповоротно переплелась с классической. Современные молодые композиторы в системе жанровых координат стремятся скорее к экспериментальным электронщикам, чем к более маститым предшественникам из академической среды. Их имена красуются на афишах техно-фестивалей, а в лучших консерваториях и филармониях планеты все чаще звучит гулкий, скупой бит. Музыканты вроде Оулавюра Арналдса и Нильса Фрама с одинаковым успехом делят сцену с топовыми диджеями, собирают аншлаги в Королевском Альберт-Холле и выступают на музыкальных событиях столь разных, как джазовый фестиваль в Монтрё и хорватский Dimension.

Больше всех в искусстве сочетания синтезированного звука и возможностей акустических инструментов преуспела немецкая школа. Вступая с инструментом в своего рода эмоциональный диалог, ее представители используют совершенно разные приемы и техники. Lambert и Stimming с помощью компьютерного софта «ломают» привычный ход фортепианной мелодии, Hauschka извлекает звуки из препарированного рояля, дуэт Grandbrothers с помощью звукоснимателей собственной разработки чеканит настоящее акустическое техно. Особняком на фоне коллег стоит Мартин Кольштедт. Делая ставку на импровизацию, сегодня он является одним из ключевых представителей новой волны постклассических композиторов.

В июне музыкант отправится в свой первый тур по России, который охватит шесть городов. В Красноярске (14 июня), Новосибирске (15 июня), Екатеринбурге (17 июня) и Челябинске (18 июня) артист ограничится акустической программой, в Москве (21 июня) и Санкт-Петербурге (22 июня) сыграет полноценные электрические концерты с родес-пиано и роялем. Mixmag Russia связался с Мартином, чтобы разузнать о его последних творческих достижениях, а в результате получилась едва ли не философская беседа, с формулировками столь же интеллигентными и красивыми, как музыка немецкого композитора.

— До недавнего времени названия всех твоих произведений состояли из трех букв, но с появлением «HARNAO» и «OMBLEH» традиция прервалась. Новые работы выглядят как пазл, собранный из старых треков. Или такой симбиоз значит нечто большее, чем просто техническая склейка двух звуковых дорожек?

— Речь идет о непрекращающемся творческом процессе, который основан на методе модульной композиции и предполагает помещение моих детских и юношеских воспоминаний в новые контексты, в частности на сцену. К примеру, в треке «HAR», иллюстрирующем юношеский максимализм, нет ничего общего с умиротворенным спокойствием «NAO». Если во время концерта я дам волю одному из них, возникнет диссонанс. Поэтому весь процесс соединения произведений интуитивен, зависит от окружающей обстановки, аудитории и времени суток. В каждом отдельном случае музыкальные темы в моих пьесах развиваются по-разному.

— После альбомов «Tag» и «Nacht» ты планомерно отходишь от чистого фортепианного звучания и уже в «Strom» берешь на вооружение синтезаторы. Что стало причиной таких перемен?

— Выход «Strom» ознаменовал новый этап в моей карьере. Впервые в фортепианном лексиконе, который я обогащал на протяжении многих лет, появились синтезаторы. Теперь благодаря их возможностям я могу менять свою «традиционную» аналоговую музыкальную вселенную. Причем не всегда важно знать, использую ли я синтезатор в произведении, но иногда именно он является той самой шестеренкой, который запускает весь механизм.

— Расскажи о своем участии в проекте Two Play To Play, премьера которого состоится аккурат перед российским туром: Лейпцигский хор Гевандхауза, груда синтезаторов на сцене и ты среди них. Как вообще все это работает?

— Представьте себе, что на протяжении долгого времени вы играете на пианино, чтобы совладать со своими эмоциями, своей жизнью — иными словами, тыкаете палкой в собственное подсознание, одинокое и слабое. Добавление синтезаторов на следующем этапе усиливает эмоции, выраженные музыкой, и дает ответы на многие вопросы — первый действенный шаг против творческого застоя. И затем в дело вступают 70 голосов, от которых возникает ощущение вторжения в глубины подсознания с мощью целой армии. Именно этот уникальный опыт сподвиг меня принять участие в проекте Two Play To Play. Сейчас важнейшая задача — достичь максимальной близости и доверия между мной и хором, чтобы во время выступления было легче импровизировать и применять метод модульной композиции. Прошедшие репетиции оставили незабываемое послевкусие, поэтому я с нетерпением жду премьеры шоу.

— На заре карьеры ты играл в группах Marbert Rocel и Karocel. Как повлиял этот период на твое нынешнее звучание, и почему с данс-попа ты вдруг переключился на современную классическую музыку?

— Marbert Rocel и Karocel были для меня как семья, в которой мы сочиняли музыку в той же интуитивной и эмоциональной манере. То замечательное время раскрыло во мне тягу к электронному звуку и продемонстрировало ценность повторений и потока в музыке. Но я с самого начала понимал: чтобы добраться до центра своей творческой вселенной и достичь катарсиса, мне необходимо пройти этот путь в одиночку, потому что заранее подготовленные аранжировки и запланированные композиции мешают импровизации, которой я хотел заниматься. Поэтому я собрал вещи и ушел.

— Другая сторона твоей профессиональной деятельности — саундтреки к независимому кино и компьютерным играм. Что тебя привлекает в них как музыканта?

— Саундтреки — это отличный способ поместить ваши внутренние конфликты в другой контекст, избавиться от них без оправданий перед самим собой. С одной стороны, это очень изматывающий процесс. Композитору нужно выйти за рамки своих собственных убеждений, начать сопереживать героям, чтобы правильно перевести их характеры, настроения и чувства на язык музыки. С другой стороны, такая работа выводит его на качественно новый уровень рефлексии и вдохновения по сравнению с созданием собственных треков. В конце концов авторские произведения, которые я исполняю на концертах — это тот же саундтрек, просто в этом случае к воображаемым картинам в голове каждого слушателя.

— В прошлом году состоялось твое совместное выступление с Питером Бродериком, ставшее логическим продолжением вашего сотрудничества в рамках проекта NDR Kultur Session. Как на одной сцене встретились два столь разных композиторских темперамента?

— Такие коллаборации — это прекрасная возможность для общения и создания чего-то большего. Одна только мысль о том, что мне предстоит создавать музыку с увлеченными людьми, такими как Питер Бродерик, Дуглас Дэр или Любомир Мельник, усиливает внутренний диалог. А взаимная импровизация на сцене вообще сродни взгляду на собственные эмоции со стороны.

— Ты живешь в Веймаре, колыбели немецкого классицизма, бывшей резиденции Ференца Листа и месторасположения Высшей школы музыки, названной именем великого венгерского композитора. Ощущаешь влияние этого культурного наследия в своих работах?

— Прямого влияния не ощущаю. Разве только когда я пересекался с консерваторскими преподавателями (что неизбежно случается, когда обучаешься творческим профессиям в другом крупном учебном заведении города, Баухаус-университете), мы всегда обсуждали исторические и теоретические аспекты моей музыки.

— Германия — это не только родина великих классических композиторов, но также современная техно-Мекка, родина Kraftwerk, краутрока и elektronische musik Карлхайнца Штокхаузена. Какие творческие импульсы ты получаешь из этой области?

— Именно это, как ни странно, и является движущей силой культуры современной Германии. Во время моего пребывания в Веймаре и Лейпциге в последние годы я неоднократно транслировал эту мощную энергетику через свои собственные творения. Особенно сильно она ощущается в Восточной Германии, на территории бывшей ГДР, которая из-за советской оккупации была ограждена от влияния Запада. Там, за железным занавесом, зрело невообразимое стремление к свободе, которое принимало всевозможные формы, от научно-фантастической литературы до невероятно выразительной электронной музыки. Я по-прежнему часто черпаю вдохновение в различных проявлениях той эпохи, от спартанского воспитания до невероятного стремления к самореализации.

— Фильм твоей соотечественницы, немецкого режиссера Сюзанны Регины Мейерс «Рейв в Иране» повествует о нелегальных вечеринках и электронной сцене, которые фактически находятся под запретом Министерства культуры и исламской ориентации. В прошлом году ты выступал в Тегеране вместе с пианистом Пейманом Язданьяном. Какие у тебя остались впечатления от этой закрытой и противоречивой ближневосточной страны?

— Ах, Иран… Замечательная страна, где живут добрые, искренние люди, которых редко встретишь в других уголках мира. Но обратная сторона медали — это то, что вся открытость и любовь народа задрапирована темной тканью внешней политики, на которой вытканы надуманные границы, напряжение, сомнение, неуверенность, недоверие. Но как я говорил ранее, именно тяжелые обстоятельства часто становятся искрой, разжигающей творческое пламя. И моя роль как своего рода медиума в чужеродной среде заключается в особой культурной миссии, призванной побороть страхи и разрушить границы в головах без лишних слов.

— А что значит свобода лично для тебя?

— Свобода для меня превыше всего. В то же время я прекрасно понимаю, что никогда не смогу достичь ее в полной мере. Может это звучит слишком философски, но я считаю, что всю жизнь люди сами себе возводят тюрьмы, из которых потом пытаются сбежать. Весь потенциал человеческой природы в раннем возрасте задыхается из-за строгой системы образования, сдерживающей и ограничивающей личность. Мы даже больше не способны чувствовать время; достаточно взглянуть на часы или в ежедневник, где до мельчайших деталей распланировано наше будущее. Пианино же позволяет мне вновь почувствовать ход времени, просто нажимая клавиши. Спустя некоторое время я уже сижу с открытым ртом, каждая часть моего тела расслаблена вплоть до того, что слюни капают на мои колени, а я даже этого не замечаю. Все это происходит на подсознательном уровне, требует силы воли, самоотдачи. Свобода в моем понимании тесно связана с ощущением безопасности, которое, в свою очередь, пытается устанавливать внутренние границы и контролировать разум. Забавно, что в тот момент, когда я играю первую ноту на концерте, то чувствую себя максимально свободным, в отличие от обыденной жизни. Странно, не правда ли?

— Большинство твоих произведений построено на импровизации — и это тоже в какой-то мере форма свободы. Собираешься ли ты делиться этой свободой с другими пианистами?

— В настоящий момент я разрабатываю нотную систему, которая позволит зафиксировать мои произведения в виде формул с открытыми переменными, без каких-либо строгих параметров, таких как темп, размер или длительность. Но она нужна лишь для других исполнителей. Сам я в нотах не нуждаюсь и в момент, когда возникает желание записать на бумагу произведение, всегда чувствую, что препятствую импровизации. Может быть, из-за подсознательного страха, кто знает.

— Твои концерты проходят в совершенно разных и порой неожиданных местах, от академических залов и библиотек до техно-фестивалей на заброшенных фабриках. Далеко ходить не надо — достаточно вспомнить Gamma Festival в Санкт-Петербурге, когда люди расселись вокруг импровизированной сцены на крыше и под звездным небом слушали твое выступление. Влияет ли окружающая обстановка и аудитория на характер исполнения?

— Контакт со слушателями на моих концертах непрямой и непреднамеренный. Каждый раз он принимает разные формы. Однако публика быстро понимает, что происходящее на сцене — не просто развлечение, и любое предубеждение или преждевременное суждение могут помешать получению удовольствия от музыки. Спустя полчаса после начала выступления я уже чувствую себя комфортно, мое подсознание отключается от реальности, моя игра выходит на качественно новый уровень восприятия, а слушатели в конечном счете остаются наедине со своими мыслями. Тут, опять же, все основано на доверии между артистом и публикой.

— Свои произведения ты исполняешь на фортепиано в связке с синтезаторами и родес-пиано. Помимо набора инструментов, как твоя музыка связана с настоящим моментом?

— Моя музыка — это саундтрек нынешнего поколения музыкантов, которые пытаются избавиться от традиционного представления о музыкальном гении и прилагаемом к нему перфекционизме, присущем элитарной классической сцене.

Интервью подготовил Нагорный Родион.
Материал опубликован в журнале Mixmag Россия 9 июня.
Фото предоставлены пресс-службой музыканта.

Информация о Мартине Кольштедте в альманахе композиторов